Кулон материнский

– Ты чего и правда так любишь мать? – Кирюха поднимался по стене, потирая плечо, – Она ж у тебя алкашка.

– Заткнись, а то ещё впаяю, – Леха прятал в карман то, что только что отобрал у Клыка, так называли они Кирюху, здесь почти все были с кличками.

В их дворовой компании так было принято. Дрались между собой они редко, но это был особый случай. Клык отобрал у Лехи то, что брать было нельзя.

Недрачливый с виду Леха вдруг обозлился на простую нелепую шутку и превратился в зверька, саданул товарища так, что тот, ударившись о серую стену арочного прохода головой, сполз по ней.

– Ты мне чуть руку не сломал, придурок, – Кирюха тёр предплечье, – И это из-за какой-то ерунды!

Леха уже успокоился. "Ерундой" была дешёвая металлическая подвеска на цепочке в виде цветка ромашки. Он спрятал подвеску в карман. Злость уходила. Стыдно было даже самому себе признаться, что так дорога ему эта вещь.

Она – как шаг в прошлое, туда, где были они счастливы.

***

Валентина Николаевна Рудова давно служила в воспитательной трудовой колонии для малолетних. Настолько давно, что научилась относиться к своей работе, как к работе. За колючей проволокой прошла часть ее жизни.

Давно кончилось у неё время чрезмерных мук за каждого воспитанника, она прошла все этапы. Этап вдохновенной молодой дурочки, верящей в то, что ее работа принесет плоды каждому, кто пройдет через ее руки, этап отдачи всей себя, своего здоровья и духовных сил, этап надежд и жутких разочарований, этап – начинаний заново и повторной веры в то, что все не зря.

Сейчас она просто выполняла свою работу, стараясь делать это качественно. Но уже прекрасно понимала, что будущее её подопечных зависит не от неё. Она просто – попытка помощи, а результат, увы, зависит от многих других факторов. От того, насколько уже запущен процесс генетически-социальный, и оттого, в какую среду попадет подросток после.

Её ли это заслуга, если у её бывших подопечных хорошо складывалась жизнь?

Она до сих пор перезванивалась с несколькими первыми своими колонистами. Некоторые даже помогали их учреждению. Один занимал солидную должность в районной администрации, другой – имел свою строительную фирму.

Даже лично ей однажды помог бывший воспитанник со стройматериалами на ремонт старого материнского дома.

Много хороших судеб. Но больше трагичных.

Часто дети попадали в колонию повторно, переходили во взрослые места заключения, гибли на воле...

Что ждало их дома? Опять – неблагополучие семей, опять – пьянство родителей, опять – улица. В каждой из детских драм было столько одиночества! Практически ни один из пацанов, с которым ей довелось работать, не имел нормальной семьи.

Ну, и поможет ли тут работа психологическая? Хоть костьми ложись ...

А в 90-е даже было и такое, что "старшие представители" преступного сообщества караулили очередных «выпускников» у проходной на машинах. Такие вот пацаны были востребованы.

Сколько Валентина билась, чтобы пресечь это! Рисковала головой, добивалась, чтоб у пацанов были кураторы после выхода из колонии.

Первое время Валентина принимала все так близко к сердцу, что порой выплакивала ночами все глаза. Мать ругалась. А муж ...

А муж ушел к другой. Тем более, что Валентина перенесла одну операцию за другой и теперь детей иметь не могла.

Сейчас она не была одинока, опять вышла замуж. И Василий служил тоже здесь, в этом же детском исправительном учреждении. У него были дети от первого брака, с которыми они поддерживали теплые отношения и Валентина уже не страдала от бездетности. Вся ее жизнь была среди подростков, среди трудных подростков, не о чем страдать.

И вообще коллектив у них тут был хороший, опытный, понимающий. Нет, они не ходили с дубинами, как принято представлять, но и не сюсюкали. Дисциплина была жёсткая. Подростки и учились, и работали здесь. Бритые головы воспитанников передвигались строем.

Её кабинет, комната психолога, была совсем не похожа на другие помещения колонии, словно отдельный мирок. Здесь стояли большие цветы в кадках, качели, мягкие пуфики. Здесь можно было рисовать песком, слушать приятную музыку или лепить из соленого теста.

Все это придумала не она, все это – сделано было по распоряжениям сверху. Проверки, правозащитники. Их Валентина не любила. Она знала, какая помощь нужна попавшим сюда, а весь этот ... цветной песочек ...

Если б он мог решить проблемы этих пацанов!

Но сейчас Валентине нравился её кабинет, она и сама отдыхала здесь от серости окружающего.

Она нажала на кнопку включения компьютера, потом открыла шкаф, достала чашку. Каждый свой рабочий день она начинала с чашки кофе.

И тут раздался звонок внутреннего телефона.

– Привет, Валь. Занята? Саженец у нас. Придёшь или попозже?

– Да приду. Ща, только кофе выпью, Дим.

Они понимали друг друга с полуслова. Саженец – это вновь поступивший юный осуждённый, попавший сюда впервые. Они уже знали о нем, ждали со дня на день. Ему предстояло две недели карантина, поэтому Валентина не могла тестировать его в своем кабинете, надо было пройти в сборку. Она допила кофе, собрала нужные бумаги и направилась туда.

Внутренний двор их колонии был больше похож на пионерский лагерь, чем на исправительное учреждение. Колония считалась образцово-показательной. Настолько чисто, что, кажется, даже слишком, как будто здесь никто не живет.

Жилые корпуса и школа только что после ремонта, столовая — как кафе, новая спортивная площадка с тренажерами, огород и баня-сауна. Особняком — миниатюрный каменный православный храм.

А вот сборка, совсем иное помещение, это комната без окон. Очень холодная и мрачная, там стояли две скамьи и стол. Пока оформлялись документы, подросток должен был находиться там. Там же проходит первичный медосмотр и тестирование.

Валентина пришла, когда парнишку ещё осматривал Олег – медик.

– Доброе! Ты по Аверьянову вчера документацию закрыл? Отдашь?

– Да вот пока ты тут, я закончу и сразу принесу. Прости, что задержал, – Олег говорил, не прекращая писать в медицинской карточке новенького.

Тот стоял с голым торсом перед доктором, смотрел в стену.

– Да ничего. Как Мишка твой, поправился?

– Ага, уже норм, а температурил за сорок. Чуть с ума не сошли.

Когда доктор уходил, парнишка натянул футболку и спросил вслед:

– Эй, док, а мне кулон отдадут?

Олег ничего не ответил, ушёл.

– Ну, здравствуй, Алексей Сумароков! Я Валентина Николаевна, психолог. Надо побеседовать. А что за кулон?

– Просто кулон, – буркнул подросток и опустился на скамейку, повернувшись к Валентине полубоком.

У Валентины давно сформировалась своя методика первой беседы. Идиотские вопросы кем-то придуманных тестов она сразу не задавала:

"За что осуждён, осознаешь ли вину, правильно ли поступил...?"

Валентина знала, эти ребята меньше всего сейчас хотят говорить о том, за что сюда попали. Пока находились под следствием, у них уже немного растушевалась некая блатная романтика, они успели подумать о совершенном, но очень немногие осознали его тяжесть и ответственность. Сейчас они оправдывают себя, обеляют, не хотят признаться даже самим себе, что уж говорить об окружающих.

Встречаются, конечно, и другие. Манипуляторы – называла их про себя Валентина. В столь юном возрасте подростки уже умело манипулировали взрослыми, пытались расположить к себе излишней вежливостью и ложным раскаянием. С такими надо было быть вдвойне осторожной.

Этот Алексей манипулировать не собирался. Совсем закрыт, и так бывает очень часто. Как правило, у таких детей совсем нет контакта со взрослыми. Валентина ещё вчера прочла его личное дело. Алексей избил сожителя матери. По этой статье у них был чуть ли не каждый третий.

Мальчишки оправдывали пьянство и разгул матерей. Считали, что виноваты сожители, компания, но только не она сама. Мать – хорошая, а вот с окружением ей не повезло. И стоит оградить её от этого, как она опять станет прежней, той матерью, какую помнят они с детства, какой была раньше.

Они насмотрелись такого, отчего и у взрослых волосы на голове могли бы встать дыбом.

Вот тебе и цветной песочек....

Стоило сожителю чем-то насолить или обидеть мать, сыновья бросались в бой. Были и такие, кто убивал в пылу драки, а были – кто обдуманно и хладнокровно организовывал групповое убийство.

Так что случай Алексея для Валентины был банальным, каких через нее прошло множество.

Матери после такого тоже вели себя по-разному. Некоторые осознавали трагизм происшедшего и бросали разгул, ездили к сыну, переживали случившееся и, быть может и временно, но поддерживали своих детей.

А были и такие, на кого это происшествие никак не влияло. Продолжали пить. Судьба ребенка их не интересовала. В пьяных оргиях они жаловались на судебные бесчинства, жалели сыновей, представляли себя несчастными жертвами ... Но помощь сыну в их планы не входила.

Поэтому и первый вопрос Валентины был об этом:

– Мать на судебных слушаниях была у тебя?

– Нет, зачем? Я и сам ..., – насупился ещё больше.

– Навещала во время следствия?

Алексей молчал. Было всё ясно.

– А кто-нибудь из родственников был в Сизо?

– У меня нет родственников, – ответил пацан, и добавил, – Со мной все нормально будет, не думайте, только кулон верните.

– Я постараюсь, – ответила Валентина, – Только уж и ты постарайся быть со мной откровенным. Баш на баш – так сказать.

Откровенности на этот раз не получилось. Мальчик отвечал на вопросы, но как-то отстраненно и неохотно. Пару раз пришлось напомнить о договоренности.

И что там за кулон такой? Закладка? Наркота? Но Валентина острым взглядом уже умела распознавать зависимых, мальчик не был похож на наркомана. Проверим.

Они проверили потом. Обыкновенная бижутерия, не тайник и даже не серебро. Цепочка тонковата, навряд ли такую можно использовать для каких-то опасных целей. А так – просто ромашка на цепочке, ничего особенного.

Отдавать кулон не спешили. У парня шёл испытательно-карантинный срок. Да и не очень-то подходил этот цветок для колониста. Блатная романтика проникала и сюда, и этот цветок был тут точно не в приоритете.

Пока воспитанник находился в карантине, они, работники колонии, узнавали о нем все: изучали состав преступления, личное дело, обзванивали родных.

Валентине предстояло звонить матери Сумарокова. Но дозвониться удалось не сразу, несколько дней абонент был недоступен.

За это время она успела побеседовать с Алексеем ещё раз. И поняла – там невероятная любовь к матери. И кулон этот, вероятно, тоже оттуда, из глубин детской памяти, где мать не пила.

И вдруг, рано утром в воскресенье сообщение – Сумарокова в сети. Валентина сразу набрала. Трубку взяли.

– Алло, – голос недовольный.

– Здравствуйте, Ольга Михайловна! Я работник колонии, где сейчас находится Ваш сын, – скорей представилась, чтоб не бросили на той стороне трубку, чтоб не приняли за звонок от мошенников, но трубку тут же бросили.

Набрала второй раз, третий. На четвертый раз трубку взяли.

– Здравствуйте, Ольга Михайловна, – как можно мягче произнесла Валентина, – Мы можем поговорить? Речь идёт об Алексее, о Вашем сыне.

– Ну...

– Он находится сейчас у нас, в воспитательно-трудовой колонии ..., – Валентина Николаевна назвала точное её название, – Ему почти три года тут быть. Скажите, Вы можете сюда приехать, навестить сына?

– Не знаю ... А где это? Далеко? – ее голос напомнил битое стекло в ведерке со льдом — острый и очень холодный.

Валентина объяснила, как до них добраться, она была готова к этому вопросу, уже изучила маршрут, расписание транспорта.

– Ой, нет. Это далеко. Не смогу, работы много.

В данный момент Сумарокова не работала. Это было доподлинно известно. Но Валентина промолчала. Нельзя давить, надо просить.

Она точно знала – её подопечным наиважнейше, чтобы их ждали дома, чтоб была связь с родными и в первую очередь – с матерью.

– А давайте тогда Вы поговорите с сыном по телефону, но это будет завтра, часов в десять. Хорошо?

– Давайте..., – не было вопросов о том, как там сын, какие условия, ни одного вопроса.

Обида? Хорошо бы. Она имеет свойство проходить. А вот равнодушие, безразличие...

Но в понедельник в десять телефон опять был недоступен.

Валентина привыкла уже ничему не удивляться. Скорее, это было ожидаемо. Поэтому подопечный ничего не знал о возможном звонке.

Мальчишка просто сидел в одиночке, чаще глядя в одну точку, никого не напрягал. И только каждый раз просил – вернуть ему кулон.

***

Эта тетка-психолог ему тоже казалась равнодушнейшим созданием, которому глубоко наплевать на то, что сейчас происходит с ним.

В общем-то, так оно и было. Валентина научилась не принимать все близко к сердцу. Она просто выполняла свою работу.

А работа ее ждала. Уже в понедельник Валентина подключила тяжёлую артиллерию – отделение полиции по месту жительства матери. Иногда это помогало.

Помогло и на этот раз. Участковый постарался – договорились, что мать позвонит с его телефона.

Валентина пришла в карантинный блок.

– Я книжку тебе принесла интересную.

– А кулон?

Опять он про этот кулон ...

– Не положено пока.

Она ждала звонка. Наконец, участковый позвонил, Валентина протянула трубку стационарного телефона подопечному и вышла из помещения. Но дверь прикрыла не плотно.

Пусть поговорит с матерью, но ... были в её практике в такие моменты и психологические срывы, уже не раз они меняли разбитый в пылу телефон.

Все разговоры записывались, таков порядок.

Разговор был скуп. Пара слов и все.

– Привет ... Пока ...

Мать что-то рассказывала, а Сумароков молчал и слушал.

Что это? Мать даже не спросила как он? Не задавала вопросов. Ей было неинтересно? Участковый её заставил позвонить, она поговорила, но дела сына были ей совсем неинтересны?

Валентина, чуть обождав, зашла...

Подопечный сидел красный, глаза в слезах. Он стыдился этих слез, отворачивался, утирал текущий нос.

– Завтра тебя переведут, и будет легче. Познакомишься с ребятами. У нас много хороших пацанов. Здесь некоторые так сдружились, что потом так и остаются верными друзьями на всю жизнь. Мой совет – постарайся найти у нас себе хорошего друга.

– Вы не говорите там, что я ревел, – Алексей поднял заплаканные глаза.

Сильные люди не любят свидетелей своей слабости.

– Конечно, никому не скажу. Это останется между нами. Держись, ты ж мужик.

Алексей поднял заплаканные глаза. А может уж и не так равнодушна эта тетка- психолог?

И он продолжил:

– Она даже не спросила, как я. Опять рассказывала о своем Грише. И опять полупьяная, я же слышу ...

Валентина помолчала. То, что парень говорил откровенно, было хорошим знаком. Нельзя было спугнуть.

Она села за стол, полистала документы, дала время успокоиться.

– Слушай, здесь у многих матери пьют. И мой тебе совет – думай о себе, устраивай свою жизнь прежде всего. Не нужно никого спасать. Мать твоя – взрослая женщина, оторвись от нее хоть ненадолго. И попробуй не держать обиду. Эта обида тянет вниз.

– Она ж не была такой раньше. А потом ... У нас отец погиб, вот она и сорвалась. Начались эти ... , – Алексей сморщил лоб. Валентина поняла – он имеет в виду сожителей матери.

– Я знаю про отца, читала твое личное дело. Сочувствую...

Отец Алексея погиб, когда тому было девять. Что-то случилось на стройке, где он работал. С тех пор мать неоднократно пытались лишить родительских прав, но как-то так до конца и не довели. Она пока не была лишена.

Алексей по большей части жил у бабки по материнской линии, но та была глуха и не совсем вменяема. В общем, он был предоставлен сам себе.

В последнее время и он, и мать жили только за счёт пенсии этой самой бабки, да подачек бесчисленных материнских собутыльников, которые жили у них, периодически меняясь. Мать не работала уже давно. И никакие социальные органы вовремя не отреагировали, никто не забил тревогу.

И только, когда Алексей сильно избил очередного сожителя матери за то, что тот поднял на неё руку, началась суета.

"Ах... Вы видели, в каких условиях живёт ребенок! Знаете, что довелось ему пережить!" – защищала его на суде молодая девушка-адвокат, сама пришедшая в шок от расследования.

Цветной песочек вам в помощь ...

– Завтра переводим тебя из карантина. С правилами ознакомишься, с учебой разберутся твои непосредственные начальники. Но я все держу на контроле, если что обращайся, но только через воспитателей, как положено. Постепенно все узнаешь тут. Сразу скажу – поначалу всем трудно бывает, потом – легче. Главное, вникай в правила. Твой кулон тебе пока ни к чему. Сначала привыкни.

Сейчас Валентина имела в виду не те правила, которые висят напечатанными на стене, которые периодически доводят на утренних и вечерних поверках, а другие.

Внутренняя жизнь колонии рождала свои правила. Часто они приходили от старших "товарищей" с зоны, но иногда колонисты придумывали и свои.

Здесь была и некая иерархия, были свои авторитеты и шестерки, была и жажда острых ощущений, желание завоевать себе более высокую ступень в системе.

Начальник колонии – полковник Виноградов держал этот вопрос на строгом контроле. В уголовно-исполнительной системе он трудился давно и понимал – эту иерархию не сломать. Но, если она без перегибов, можно её использовать себе на благо.

За порядком смотрели активисты. После рядовых активистов шли фраера. И еще выше — борзые. Один из них был рогом колонии, смотрящим за всеми.

Активистов побаивались и слушались. А те побаивались воспитателей.

А ещё надо было привыкнуть к некоторым традициям, чтоб не оказаться посмешищем.

Некоторых подростков воспитателям приходилось обучать элементарным вещам: мыть руки после туалета, спать на чистых простынях, чистить зубы перед сном.

Но были здесь и такие правила, которые превносили сами колонисты.

"Западло" было поднимать с пола мыло в бане, к примеру, или есть черный хлеб с чаем. Много было пищевых табу. Например на курицу, потому что её петух топтал..., а капуста – еда козлов...

А ромашка – символ любви и верности у нормальных людей, здесь являлась символом группового разврата. И вливаться с ней в такой коллектив не стоило.

Валентина хотела, чтоб Сумароков это понял сам.

Шли дни. Валентина уже и забыла о новом подопечном. Он учился, работал. Уровень знаний и способностей у него оказался совсем неплох.

Надо сказать, что подростки здесь распределялись по классам не согласно возрасту, а согласна знаниям. Были и такие, кто вообще не умел читать.

А через пару недель произошло ЧП – драка. Участники – активисты и Сумароков. Он не захотел подчиняться каким-то внутренним законам вливания в коллектив, он оскорбился...

Разобраться в сути было очень трудно, все молчали.

Надо сказать, что в колонии драка драке рознь. Если есть серьезные телесные повреждения, то её не скроешь. Это уголовное дело.

Эта драка была без переломов, и начальство пыталось сделать так, чтоб слух о ней не вышел за пределы колонии.

Иначе ...

Выгодно было это всем. Начальство не хотело выговоров, лишений и даже увольнений, не хотелось уголовных расследований. А участники не хотели прибавления сроков отсидки.

Но внутренние разборки были жёсткими. Произошла драка ночью, вызваны были все, в том числе и Валентина.

Уже под утро в её кабинете побывали все участники и свидетели происшествия. Уже побывала она в медсанчасти, побеседовала с пострадавшими сильнее.

Нарисовалась некая картина.

Сейчас перед ней сидел Алексей Сумароков. С виду спокойный, с огромной ссадиной на лице, разбитой верхней губой, уже заклеенной пластырем, и растекающимися синяками по рукам и шее.

– Рассказывай!

Сумароков молчал.

– Тебя оскорбили? – настаивала на ответе Валентина.

Сумароков показал на губу, как бы говоря, что говорить ему больно.

– Врач сказал, говорить можешь, не лукавь. Ребята сказали, что Веня говорил о твоей матери. Это так?

Сумароков молчал.

– Ты пойми, если это так, то это даже хорошо для тебя. Тебе надо просто подтвердить, что Веня оскорблял твою мать.

Сумароков отрицательно помотал головой.

– Дурак. Себе же хуже делаешь.

– Вы кулон мне обещали, – ни к селу, ни к городу вспомнил он.

Валентина редко повышала голос, но тут не выдержала.

Кулон! Убила бы! Эти идиоты даже не представляют что они могли натворить! Драка в колонии – это серьезно.

Это судьбы семей их воспитателей, коих могли уволить, и даже посадить, это судьбы офицеров, и, наконец, это их собственные жизни и судьбы. Такие увечья можно получить! Можно и проститься с жизнью.

И на практике у Валентины такое было. И вешались, и дрались, и становились инвалидами. Тяжелейший контингент не поддавался никаким методам.

Ну что за народ!

Иногда хотелось выйти в поле и орать, выплескивая невероятную злость, копившуюся годами!

А этот о каком-то кулоне!

А потом приедут правозащитники и будут возмущаться, что в кабинете психолога нет цветного песочка ... Валентина никак не могла забыть этих " умных" возмущавшихся ...

– Сумароков, ты вроде не идиот! Ну, что вам не хватает? Уже нянчимся с вами, как с пятилетними! Хотите мячики – нате вам, хотите свидания – пожалуйста. Скоро уже одеялком вас начнем закутывать и колыбельные петь, а вы ведёте себя, как последние козлы...

Валентина сорвалась, она кричала.

– Свидания? – Алексей поднял голову, – Мне бы мать повидать.

– Да теперь тебе долго никого не видать! Ты что думаешь без наказания остаться? Наивный ты, Сумароков!

Наказание последовало. Сумарокова перевели на строгие условия содержания решением начальника.

А когда вернули на облегченные, отделили его на работу в клуб и библиотеку. Там он убирался и помогал Ирине Игоревне – библиотекарю. Оказалось, что читать он любит очень. Ирина начала за него хлопотать.

– Валентиночка, милая моя, – Ирина Игоревна была много старше Валентины, – Ну что там с матерью Сумарокова? Ему б хоть звоночек, а лучше б свидание...

– Я узнаю, Ирина Игоревна.

Валентина опять связалась с участковым из Саранска, но тот сообщил, что Сумарокова Ольга Михайловна допилась до белой горячки и угодила в психушку.

– Может, позже, – предполагал оптимист-участковый, – Может – подлечится.

Чтоб хоть как-то уважить Ирину Игоревну, Валентина забрала из личных вещей Сумарокова кулон и вручила ему.

– Держи! Я же обещала, – она держала на ладони кулон, закутанный перепутанной цепью.

Алексей осторожно взял цепь и приподнял кулон, потом аккуратно положил его в другую ладонь, внимательно посмотрел и, казалось, облегчённо вздохнул.

– Можно спросить – зачем он тебе здесь? – поинтересовалась психолог.

– Пусть у меня будет, – ответил Алексей.

А когда у Валентины накопилась предпроверочная работа, Сумароков уже помогал в делах и ей. Стал правой рукой. Такой – очень правой, и очень ловкой.

С ним было легко, он не болтал, легко понимал любые задачи, делал все аккуратно, старательно и даже с разумной инициативой.

Валентина к нему так привыкла, что уже даже скучала, когда по каким-то причинам его не видела.

В один из суматошный дней, в обед она случайно уснула на кожаном своем диване прямо в кабинете, а проснулась уже без туфель и под пледом. Лешка позаботился.

Однажды она засиделась за компьютером, а её помощник притих за шкафами и не услышал, как подошла она со спины. Он держал на ладони кулон и смотрел на него.

Валентина поняла – он плачет. Мальчишка скучал по матери. По такой вот непутёвой, пьющей, никакой...

Она тихо отошла к столу.

Его мать из психушки выписали, участковый обещал, что она позвонит, но не успел. Ольга куда-то пропала на несколько дней, а вернулась опять глубоко пьяной.

Валентину с мужем ждал двухнедельный отпуск. Они собирались съездить на родину мужа. Валентина настояла – заедут в Саранск.

Василий согласился, видел – с женой происходит что-то особенное.

Уже давно Валентина так не проникалась делами своих подопечных, а этот мальчишка разворошил что-то забытое, разбередил душу, заставил нервничать и действовать совсем не так, как привыкла. Он отключил ей спокойное равнодушие, которое спасало в последние годы.

Василий быстро нашел нужный дом в Саранске. Двухэтажные дома тут как будто приросли друг к другу. Старые и облупленные, с балконами двух видов: либо – увешанные цветами, либо – похожими на свалки.

Они зашли в неприглядный подъезд, позвонили в нужную квартиру, им открыла девочка лет семи и скрылась в темном коридоре. Свет в коридоре был слабый, пол какой-то покатый. Пахло чем-то кислым и ещё стиральным порошком.

Они прошли на кухню. На столе стоял большой железный таз, поверх выстиранного, мокрого, скрученного белья лежали бельевые прищепки. Из комнаты вышла женщина.

– А вы к кому?

– Нам нужна Ольга Сумарокова.

– Ой, неужели опять заберёте? Заберите, пожалуйста. Надоели ироды, пьют ежедневно, вонь на всю квартиру. Да и крыша у неё едет, её надо лечить! – женщина мастерски подхватила тяжёлый таз и, указав комнату, отправилась на улицу.

Василий постучал в указанную дверь. Там раздался какой-то недовольный крик, и опять все смолкло. Постучали второй раз.

Дверь отворилась и оттуда высунулось опухшее лицо женщины. У подбородка она держала запахнутый халат.

– Вы Ольга Сумарокова? – мягко спросила Валентина.

– Ой, я, я-аа, – вдруг завыла женщина и отступила от двери, – Не буду больше, не надо.

Тут она быстро наклонилась, сунула руки под койку и вытащила пыльную сумку.

– Я вещи соберу. Мне надо. Подождите.

В комнате был неописуемый бардак. Стол, заваленный объедками и пустыми бутылками, какие-то тряпки на полу. На душе стало очень гадко.

И тут Валентина увидела на стене фотографию в рамке: светлый зелёный парк, семья, мальчик лет шести на плечах у высокого мужчины, а рядом прекрасная молодая женщина в белом платье в цветок и с кулоном в виде ромашки на шее.

Валентина сразу узнала и эту женщину, ползающую сейчас по полу, запихивающую что-то в сумку, и этот кулон.

– Мы приехали от вашего сына, – громко сказала Валентина, чтоб прекратить эти бессмысленные сборы.

Ольга посмотрела на неё непонимающе.

– От сына? От какого сына?

– От Алексея, от Вашего сына.

– От нашего? – женщина пыталась вспомнить, расставить в своей голове что-то по нужным местам и, наконец, ей это удалось, – Ааа! Так есть у меня сын. Да, есть. Только он в тюрьме. Теперь уж и не выйдет.

– Почему же не выйдет? Выйдет, – Валентина уже понимала, что разговор этот бесполезный.

– Не выйдет сыночка мой, так и сгниет в тюрьме. Или убьют там, как Костика. Костика ведь нашего убили в тюрьме... знаете, слышали ...

Женщина бормотала что-то сидя на полу, рассказывая про какого-то Костика, жалея его и раскачиваясь всем телом. Валентина стояла растерянная. Василий тронул жену за плечо.

Валентина вышла, но на лестнице вдруг быстро вернулась назад, и догнала мужа уже с фотографией в руках.

– Украла?

Валентина кивнула.

Их машина вышла на трассу, а Валентина все держала на коленях фотографию и смотрела на неё.

Настоящее олицетворение счастья. Глаза всех на фото светились любовью и радостью, а малыш, казалось, ею был переполнен.

Этот кулон – тоже олицетворение семейного счастья, счастья, которое невозможно вернуть.

***

– Лёш, Лёш, мне вон те пончики возьми.

Валентина уселась, а ее мужчины делали заказ.

Они сидели в открытом кафе втроём. Ели аппетитные пончики с клейким сладким повидлом, слушали, как играла музыка на площадке парка.

Уже неделя, как Леша освободился из колонии, а они за делами и хлопотами все никак не могли отметить это. И вот – наконец.

Сегодня они гуляли по парку, катались на аттракционах, смеялись и ели мороженое. Сегодня они отмечали начало новой жизни.

Мать Алексея лишили родительских прав, и теперь опека над мальчиком была у Василия и Валентины.

– Ох, и устал я с вами, друзья, угуляли, – откинулся на спинку кресла Василий, – Не могу больше терпеть. Время подарков! Трах - тибидох, – воскликнул он и достал из барсетки коробочку, – Это тебе, – протянул Лёше.

– Что это? – Алексей открывал коробку, – Ух, ты! Спасибо, Василий Петрович! Ничего себе! Круто!

В коробке лежал новый телефон.

– А у меня тоже есть подарок, Лёш, – чуть погодя сказала Валентина.

Она доставала из сумки что-то завернутое в бумагу.

Леша развернул, застыл, глядя на фото из своей прошлой жизни. Он не знал, как реагировать, но глаза предательски налились слезами.

– Плакать не стыдно, Лёш. Твое прошлое – это твое прошлое. Его нельзя забывать. Я хочу, чтоб ты помнил и отца, и мать. Помнил хорошее и плохое тоже помнил. Я хочу, чтоб ты не стыдился своего прошлого, а просто принял его таким, какое оно есть. Иначе боль не покинет, а с болью жить нормально невозможно.

Алексей утер нос. А Василий добавил:

– Скажи «спасибо» тому, что осталось за спиной. Оно научило тебя чему-то важному. И на могилу отца мы съездим.

– У меня тоже есть подарок, – ответил Алексей.

Он достал из кармана кулон-ромашку.

– Я помню, как папа дарил её маме. Как раз вот перед тем, как сфотографировались мы. Он так красиво её подарил, сам надел ей на шею. А потом ... А потом я нашел ее в пыльном углу. Я решил, что эта ромашка той матери, а не этой – какой она стала. А теперь она твоя, – он уже звал её на "ты" и просто – Валя.

Алексей протянул кулон Валентине.

Она было протянула руку, но Василий остановил.

– Нет, нет! – он махнул рукой, – Делай как отец – надень ей, пусть сразу и красуется.

Алексей шмыгнул носом, улыбнулся, встал и надел кулон на шею Валентины.

И так странно, что в этот момент она, и правда, почувствовала некий обряд посвящения в материнство. Так ответственно и трогательно.

Они ещё немного прогулялись по парку, сфотографировались на долгую память.

А потом, усталые, направились домой.

С сыном – домой.

***

Это всего лишь конец рассказа, но не конец этой истории. Это фрагмент большой жизни.

И нет ничего ответственней любви ...


 Рассеянный хореограф